ОДЕССА, ДАННАЯ МНЕ В ОЩУЩЕНИЯХ
Облезлый трамвай, приобретенный городом Одесса в дни моей юности, медленно двигался, дребезжа, по дороге из Аркадии на Привоз. Было пасмурно. Одесса в окне была, в общем-то, жива и здорова и вполне похожа на себя. Мы долго ехали вдоль Ботанического сада,в котором я так никогда и не побывала. Потом начался город. Мне не хотелось, чтобы эта поездка кончалась.
Мне бы вообще хотелось, чтобы жизнь была как эта поездка — протяженная и задумчивая. Пусть и в облезлом трамвае. Но там где я теперь живу, это невозможно вообще.
На Привозе милые моему сердцу толпы пересекали трамвайные рельсы. Я громко запела: «Почему, отчего и не знаю сам, Я поверил твоим голубым глазам» — вместе с голосом Трошина, слышным из двери музыкального магазина. «Как приятно» — сказала мне женщина, идущая чуть впереди.
Разоренная трамвайная остановка на Преображенской, на которой не то что не были написаны номера проходящих трамваев, но еще мало кто знал, какие собственно номера тут ходят, огласилась матом забулдыги, не заплатившего за проезд. Вагоновожатая ответила ему искусным проклятием — с удовольствием и доброжелательностью , возможными только в Одессе.
Собственно мы возвращались в гостиницу из путешествия на Восьмую станцию Большого Фонтана. Когда-то там у нашей семьи была дача в кооперативе «Летний Отдых». Эта дача была куплена моим дедом уже после войны, в результате которой вся семья, жившая в Одессе, оказалась в Новосибирске, куда деда перенаправили с фронта лечить мозговые травмы. Все, за исключением дяди, который тогда был еще ребенком, были врачи. Дед получил в Сибири кафедру.
В 1944 году моя мама вызвалась сопровождать больного в Одессу, чтобы проверить, захочется ли ей туда вернуться. В годы оккупация была полностью уничтожена семья сестры моей бабушки. Дом в котором до войны жила мамина семья, был разрушен. Атмосфера в городе была ужасной. Его населяли люди, сдавшие евреев на убой. Мама решила не возвращаться.
Потом, после смерти Сталина и освобождения из тюрьмы по делу врачей, друзья деда позвали его в одесский кооператив, и он приобрел для внуков одну комнату с верандой в большом цементном доме и небольшим участком земли на Большом Фонтане. Мы ездили с бабушкой туда каждый год с маленького возраста, а после — и до самого отъезда в Израиль уже со своими детьми. Вся жизнь на даче происходила на улице, где под двумя акациями стоял обеденный стол и рядом с ним деревянная кухня. На улице был устроен самодельный душ, куда ведрами наверх заносили воду, и сортир в конце участка, который построили из полупрозрачного оранжевого пластика для облицовки балконов, поэтому при солнце, светящим под определенным углом было прекрасно видно, кто там сидит. По дороге в сортир к столбу был прикреплен рукомойник, этот столб был очень пригоден для поднятия флага, который мы сделали из драного платья чтобы устраивать там пародии на пионерские линейки. На участке наши одесские родственники сажали деревья и однажды даже посадили кукурузу, в зарослях которой на мою маленькую сестру напал соседский петух.
Вечером мы всегда устраивали спектакли перед сложенной домиком раскладушкой, в которую пролезали , чтобы поменять костюмы. Откуда-то в дачном шкафу было несметное количество старой тюли, из которой мы делали себе костюмы принцесс, засовывая под юбку надутые спасательные круги. Тогда из нас получались фрейлины с картин Веласкеса.
Утром после завтрака все дети шли в Аркадию с какими нибудь взрослыми, которые случались на даче.Народу на ней жило много, но поскольку жилой площади было примерно на 4 кровати, спали на улице, в палатках и в беседке, построенной из ящиков.
В дождь жители дачи месили грязь и прятались под дырявой крышей. Лично я себя чувствовала королем Лир.
Однажды в Аркадии снимали фильм «Полосатый рейс» и тигров держали в клетках прямо перед входом на пляж. Когда прошел слух, что тигр сбежал, мы понеслись как угорелые к выходу к городским воротам.
На пляже было такое количество людей, что дети могли потеряться там навсегда. Поэтому периодически спасатели объявляли, что у них сидит очередной потерявшийся ребенок. Однажды это была моя сестра, которая выйдя из воды не смогла найти место, где мы загорали.
Раз в неделю мы ездили в Одесскую баню на улице Ленина ( бывшая Ришельевская). Запах парикмахерской в предбаннике мы с сестрой настолько не забыли, что учуяли его недавно на вокзале в Хельсинки. Потом — чистенькие — шли к оперному театру и сворачивали на Дерибасовскую в кафе- мороженое. Эти три разноцветных шарика и сифон посреди стола до сих пор для меня тождествен чувству полного безраздельного счастья.
От меня в детстве почему то ускользало, что Одесса, в сущности, шедевр градостроительства.Что-то мешало мне радоваться этой красоте. Скорее всего, те ужасные бытовые условия, в которых жили в Одессе наши родственники и друзья. У сестры дедушки в одесском дворе собственный туалет появился не так давно. Он находился за занавеской в комнате, где она жила.О горячей воде и душе речи вообще не было. Это была отдельная квартира со входом со двора. Другие жили — на нервах — с неприятными соседями всю жизнь.
Родственники и друзья приезжали к нам дачу внезапно. Иногда, придя с моря, мы видели как тетя Рая сидя в шезлонге, закуривает беломорину, а бабушка, положив ноги на табуретку, грызет семечки и тихо разговаривает с ней.
Повзрослев, лет в 13 -14, я стала тяготиться многолюдностью дачи и уходила на море с книжкой одна.Я шла на дальний пляж, где из воды торчали камни и почти не было людей, а вода была прозрачной. Положив книгу на берегу, я заплывала очень далеко, ничего не боясь, чего сейчас я вообще не могу себе представить.
За несколько лет до перестройки дачи стали забирать. Намечалось строительство жилых домов на этом месте. Нам, как иногородним, не полагалось ничего взамен. И только бешеное сопротивление владельцев окружающих домов сдерживало напор. Эти люди не имели другого жилья и зимой топили печи. В конце концов дача оказалась во дворе многоэтажного дома, чьи жители могли наблюдать за нашей жизнью сверху. Чем все это кончилось после нашего отъезда из страны, я просто не знала.
Вот туда я ехала на трамвае номер 18 от железнодорожного вокзала который и сто лет назад возил пассажиров на Большой Фонтан.
Стоит ли говорить, что это было путешествие во времени. Трамвай был тот же самый, чешский, с красными сиденьями. В трамвае был кондуктор. За окном из нового были разве что церкви. Все остальное осталось таким же, каким я это помню из детства, но более обветшалым и запущенным. Уверенная, что на месте дачи ничего нет, я хотела пройти нашим путем до Аркадии и поглядеть, растут ли еще мальвы на повороте на улицу Каманина.
Первое, что я увидела сойдя на 8 станции, было каменное розовое здание остановки, построенной до моего рождения.
Я не знаю как это у других, но все те закоулки, в которые мы поворачивали, идя от остановки трамвая, это закоулки моей души. Поэтому я сразу нашла не только то место, где находился вход в аллейку, в конце которой была наша дача, но и забор, которым она заканчивалась, не изменившийся с тех пор. За каменной стеной — уже во дворе громадного многоэтажного дома, стояли хоромы. Это были бывшие пол-аллейки кооператива «Летний отдых» . Видно хозяева откупились от кого надо в городском управлении. За забором у Лернера, у которого была немецкая овчарка, пугавшая прохожих оглушительным лаем, был не менее свирепый пес и на воротах написано, что прежде чем прийти, надо предварительно позвонить по телефону. Фамилий нигде не было. Было лишь написано, что собственность охраняется карабинерами.
Да, эти люди отстреливались до конца.
В глубине одного из этих домов-крепостей находится маленький труп нашей дачи, от которой наверное не осталось ни крошки цемента, ни персикового дерева, дававшего фантастические плоды.
Дорогу, ранее грунтовую, заасфальтировали и мальвы на ней уже не растут. Дома по дороге к морю выглядят заброшенными еще с тех времен, и только дальше, на Каманина, на месте степных пустырей появились «элитные» многоэтажки и крепкие заборы. Но самое плохое ждало нас в Аркадии. Вход перегораживал, почему-то вызывающий ужас, ресторан «Ассоль» в виде деревянного корабля. Детский водяной парк всунутый на место красивой балки, делает это место неузнаваемым. Среди всего этого трудно разглядеть море.
Тут я вдруг почувствовала, что петля времени затягивается на моей шее. Мне и вправду стало нехорошо и мы поспешили к остановке трамвая, возвращающего в центр города.
А что Одесса? Она прекрасна. Осень, широкие улицы, акации, отреставрированные дворцы девятнадцатого века, Городской сад, Приморский бульвар.На Ришельевской женщина-водитель троллейбуса бьет кувалдой по контактному ролику троллейбуса, спустив его «рога»,
поднимает их наверх и преспокойно едет дальше вместе с пассажирами, которые никуда не спешат.
Жизнь имеет протяженность, уже забытую нами. Все легки и приветливы. В кошерных и не только ресторанах берут только наличными.
