Прятки
Ты спряталась от меня на качелях.
«А правда ты меня не заметила ?»-
сказала она, летая —
«Вот я улечу с птицами
на небо
к Богу
и ты меня не найдешь!»
Конечно нет,
девочка,
ты не спрячешься от меня.
Именно там я тебя и нашла
Изгнание
Я сказала мужу:
«Они сделают это»
«Не может быть» — ответил он
Что и говорить
Многим
Это казалось невозможным
Ко дню моего рождения
Облезлый подкаблучник лет сорока пяти
(На лице — головная боль конформизма)
Поставил мне диагноз:
«Это — богоискательство»- важно сказал он
Ничего — подумала я в свои пятнадцать —
Зато ты скоро умрешь
А я еще буду жить долго
И оказалась права
Человек которого любишь
Человека, которого любишь, невозможно в уме овеществить. Как невозможно навсегда выспаться. Он нужен, как каждодневно встающее солнце, как воздух.
Образ его невозможно вспомнить до конца, потому что все это — больше тебя самого.
То есть ты в этом сам себе незнакомый, потому что в любви ты больше того, чем можешь себя осознать.
Иногда видишь масштаб своего чувства действительно отодвинувшись. Тогда оно захлестывает тебя.
Глубина существования
У существования есть глубина и ритм, как у музыки. Когда этот ритм разбивается множеством мелочных забот, существование теряет глубину.
Думать об этой музыке можно только в тишине. Если кто-то рядом громко грызет семечки, раскладывая каждую мысль по полкам, существование садится на мель и должно пройти большое время, прежде чем можно плыть дальше…
Я ощущаю глубину существования тогда, когда чудо взаимопонимания и совместного жизнетворения становится чем-то обычным.
Существование на нормальной глубине — это когда можно плыть, нет ничего невозможного, намерение сразу превращается в действие, нету вязкости, вызывающей боль, а потом и болезни. Плывущий в быстром потоке, как форель — всегда свеженький как огурчик.
Вообще-то существование рядом с теми, для которых между намерением и действием лежит пропасть, практически невозможно. Вязкость жизни — невозможность осуществления простейших вещей — как тяжелая картонная одежда делает существование мучительным.
Оторвать веревочку
Оторваться от предыдущей жизни очень просто.
В хорошую погоду веревочка становится тонкой — стоит пошевелиться и можешь взлететь, забыв кто ты есть.
На небе расположилось большое белое перо, внизу две рыбки — сероватая и белая. Автобус уносит в новехонький мир.
Прислонившись к стеклу, ты дремлешь и видишь во сне оранжевые и зеленые кроны. Дорога в трудное место легка.
Новенький, ты отцепился от пульсирующих связей со слишком постижимым и вот — открыт непостижимому впредь…
Великая Анорексия
Если упереться — то ничего больше в жизни делать не требуется.
Это — грандиозный патент.
Не надо задумываться, куда приведёт это упорство.
Пусть хоть в смерть (даже лучше).
Лишь бы упрямо и бессмысленно держаться за какое-то убеждение.
Тогда ты обретаешь все. Тогда — конец унынию, депрессии, сомнению и тревоге.
Это Великая Анорексия.
У неё бесчисленное количество форм.
B. Г. (беседа с призраком)
Даже если ты жив
Ты никогда не узнаешь
Что есть такая страна
Где ласточки очень низко летают
Но никогда не бывает дождей
К погоде
опять дневной полет
когда здесь дует ветер
и все в ответ мерцает
и улицы полны волшебных поворотов
вот свалка ржавчины средь новенькой травы
и вот лесок из эвкалиптов на пригорке
он отраженье леса-сказки,
в котором я взросла,
того, который стал моим небесным домом
вот царская дорога, ведущая к воде
под аркой ты один, но нету пестрых толп и челяди
как славно! свобода здесь живет —
ты никому не нужен ни завтра ни теперь
зато мне нужно все — и цвет морской волны
на плитке, на перилах и на струях
фонтана посреди
и черненький баклан в обтянутом костюме
и двойки лебедей, поставленные мне
за этот вот прогул
которому теперь конца уже не будет
не будет никогда, клянусь тебе, погода!
Моей внучке
Уже забравшись под одеяло
Ты вскакиваешь как птичка
Чтобы спросить себя
Что делали принцессы
Когда ещё никто не умирал
Находясь в центре жизни
В её середине
(Твои пять лет и есть середина)
Ты знаешь весь смысл
который
Потом найдешь только тогда
Когда все утихнет моя девочка
Самое тяжкое
Самое тяжкое — научиться жить в раю,
Нести его осторожно,
Не теряя уверенности,
Громко заявляя, что это рай
Самое тяжкое — отвергнуть, забыть,
не оборачиваться на того,
Кто начинает трясти его,
Пока не превратится в ад
Песенка
Я правлю своей рутиной
Посредством спинного мозга
И надо вообще-то заметить
Что он довольно разумен
Мой позвоночник — такая флейта
Играет себе и играет
И музыка иногда хороша
А сны мои правят мною
Цветисто и очень искусно,
Но намекают прозрачно
Что я и впрямь существую
Мой позвоночник — такая флейта
Играет себе и играет
Играет и вдруг заболит
Продолжение
22 Июнь, 2015
Там на озере Бохинь
Там на озере Бохинь
Лесная тропинка
Запахла новой травой
Горные речки тихо поют
Стекая в синюю глубь
Горы светлеют
Меняя озера цвет
Там на озере Бохинь
Звенят бубенцы
На шеях грустных коров
В кофейне на берегу
Слышен форели плеск
Там на тропе заросшей
Шуршали мои шаги
Остались мои шаги
Не смолкнут мои шаги…
Летний вечер (фуга)
Вот я иду такая бабушка и в сумке у меня книжка: “Александрийский квартет”.
Сейчас я нажму синюю кнопку на калитке садика и дверь откроется.
Мои четыре года сидят на стульчике по-турецки с радостным и отсутствующим видом. Увидев меня, моя девочка встает и, танцуя, продвигает стульчик на место. Мы идём задом наперед за ее сестрой.
«Ты опять забыла на каком это этаже?» — с надеждой спрашивает она.
«Конечно» — вру я — «Бабушки всегда все забывают».
«На третьем!» — с гордостью кричит она – «Только мамы и папы все помнят!»
Потом мы не можем войти в подъезд, потому что не знаем код.
«Позвони папе» — кричит она — «Папа и мама знают все!»
Я звоню папе, который тоже не знает. В конце концов, нам изнутри открывает какой-то мужчина.
Мои шесть лет встречают нас с энтузиазмом. У неё большие планы: сначала мороженое, потом магазин с наклейками. Но магазин далеко, а ранец тяжёлый.
На детской площадке вьюга из жёлтых цветов акаций. Мои ненаглядные сидят с мороженым на маленькой карусели.
Ранцы – большой и маленький стоят у моей скамейки.
Птица с желтым клювом отрывает веточку и летит к невидимому гнезду. Ветер закручивает жёлтые спирали из падающих цветков.
Зачем
Живя на свете каждый день
Ты видишь только
Часть картины,
Совсем не прямо,
Только в зеркалах,
Не в зеркалах самих,
А в их осколках,
Ещё и под углом угла.
К тому же зеркала цветные:
Не разобрать,
Где сон,
Где мысль,
Где явь,
Где ветер встречный слов чужих,
Где сам себя ты видишь в отражении
Продолжение
К себе
Не такая уж доблесть
Замечать
Убожество мысли
Ловить на слове
Призывать к порядку
Принимать как должное
Сетовать, что чья-то жизнь
Желеобразна
Бессмысленна
Движется вспять
(Хоть это и правда) Продолжение
В мои 13
(Посвящается И.)
Я спросила тебя: «Ты любишь ветер?»
«Особенно ураган» — язвительно ответил ты
Мне странно, что ты не понял..
Ведь это именно ты
Пытался меня научить
Всем способам быть живой
А дело было лишь в том, что
В том кладбищенском воздухе
Единственно живым был ветер
Правда еще был дождь,
Который смывал останки —
Останки мыслей о том
Как выжить —
Но не жить
Тогда
Нам оставалась только любовь
К таким же калекам как мы
К половинкам людей
Не нюхавшим свободы
***
Мое сердце трепещет,
и я говорю ему:
«Если будешь так трепетать,
Я уйду и оставлю тебя трепетать одного.
Превратись из бабочки в гусеницу
И уползи, уползи!»
Анталия
Жаркий день, шум голосов, шум волн, жара и ветер. Блеск воды, дыхание дня и моря, вода прозрачная под ней песок. Меня гипнотизирует небо. Если зайти чуть глубже, виден водопад, падающий в море.
Скоро мы придем в номер, примем душ и ляжем спать. А через полчаса проснемся и пойдем в город и будем пить турецкий чай и удивляться на то, как в лучах заката светится старый порт.
Красота как внезапная прекрасная музыка — она заставляет замереть и удивиться, как остальные ее не слышат. Слышат-слышат, только относятся без почтения.
Вот мы фотографируемся у баржи, которая вся в оранжевом свете. Потом возвращаемся, и еще успеваем взлететь в умирающем, драгоценном, блестящем закате над морем, чтоб уже не вернуться.
Сон
Девочка в белой шубке ведет меня за собой к своим друзьям. За поворотом я вижу открываюшийся прекрасный вид на долину и горы. Туда ведет полуразрушенный мост. Под этим мостом собрались ее друзья. Я испытываю всегдашнее беспокойство, которое у меня бывает, когда я должна присматривать за детьми. Эти беспокойство связано с тем, что мои внешние впечатления не дают мне сосредоточиться на действиях ребенка и я могу не заметить какую-то грозящую ему опасность, ибо я знаю, что у меня нет множества параллельных вниманий.
Девочка в белой шубке играет с командой довольно шумных мальчишек, а вокруг — невиданная красота. Эта красота непрерывно входит в меня.
Вдруг приходит отец девочки с еще одним ребенком и ведет нас всех в новое место, расположенное за оградой. Продолжение
***
Что-то случилось? — спросила я
Да — ответил он.
И все. Автобус тронулся
Радио транслировало
Подневольное пенье
Как будто монахини или
Северокорейский хор
Замечая глазом
Грандиозную красоту этих вечерних часов
Записываю строки бессилия
И беспомощности
В свою жизнь…
Экспансия
С тех пор как я на свободе
Я распространяюсь по земле как облако или туман
Стремительным потоком.
Эти пространства
Уже были предвидены мною в детстве
В хрустальной корке ранней весны
В тишине жаркого полдня
В ярости заката за кухонной занавеской
Поэтому каждый раз я бегу стремглав
В ожидании неминуемого узнавания
И вздыхаю с облегчением:
Oни совсем такие —
Ничуть не менее прекрасны, а даже более…
Что есть светлое будущее?
Это всего лишь
Предвкушение того,
Что я испытаю тогда …
27 Февраль, 2015
Воображение
Твое воображение легко путешествует
По полосатым полям,
Светлозеленым оврагам
Улицам города, видным из окон кафе
Ты слышишь музыку стихов и гармонию смыслов
Мое воображение мускулисто:
Мне нравятся оскаленные голые ветви,
Экскаватор — в позе поверженного лебедя
На сотворенной им горе
Вчера, например, в пещере магнитного-резонансного томографа
Меня вдохновило трубление ядерной музыки
И клянусь тебе, кто-то моим голосом
Громко говорил ТА-ТА-ТА
Вообще-то меня не укачивает рифма
Из нее напрасно вытекает смысл…
Не удивляет ли это?
Напротив!
Совершенно напротив!
Посещение Дома
Я вижу его изображение как бы на поверхности прозрачного воздушного шара. Оно выдувается из той же трубки, из которой выдули мою жизнь.
Мне легко считать его Домом, потому что в реальности он похож на дом, который рисуют дети, только двухэтажный. Все пропорции сохранены: дверь посередине, крылечко с крышей домиком. И если дорисовать, то все бы так и было — деревянная лестница, коричневый крашеный пол, на этих широкиx ступенях мы с сестрой сидели с куклами. Над крыльцом полукруглое окно, оно делает подъезд сказочным от зеленого цвета со двора. Три звонка в квартиру на втором этаже — и ты за дверью. Там коридор и три комнаты, в каждой из которой — одна семья. Все три семьи тоже — одна семья.
И вот… Я ТУТ СТОЮ. И та, которая подглядывает сейчас из окна, никогда не поймет, что я здесь потеряла. Правда я не потеряла, а нашла, но может быть она и этого не поймет.
Продолжение
Московский таксист
Так получилось что я влюбилась сразу
Он сказал навигатору громко
чтоб машина везла нас на Новый Арбат
и машина стала кружить
среди падающих звезд Бульварного кольца
а по радио была незатейливая классика
такой советский ансамбль скрипачей
неискушенный звук — я такого не слышала долго
Он почти стонал что не движется пробка
упомянов о том, что цари, проезжая, затыкают Москву
Этот человек был страшен лицом и прекрасен
Именно такие лица я и люблю Продолжение
Молчание
Молчание — вот наш ответ на войну, идущую вечно. Если будет разрушен наш прекрасный дом (на который я смотрю сейчас через пелену дождя) мы молча, как вьющие гнездо ласточки, начнём его строить вновь. Мы и не думаем отдыхать, мы всегда будем строить, и сегодня, когда лица убитых мальчиков ещё более прекрасные, чем всегда, глядят на нас (и мы на минуту зависли каждый по отдельности в белой пустоте и молчим, не плачем, платим драконью дань), и на дне души у каждого из нас знание об Аушвице, мы будем тем более радоваться, тем более любить, тем более делать свою жизнь прекрасной, чем больше нас хотят уничтожить.
Возможная музыка Тель-Авива
Огромная круглая площадь а над нею чёрные облака.
Вдали светят витрины и видно неслышное движение множества тёмных фигур.
Проходит знаменитый артист с зонтиком. Он притворяется неживым, чтоб его не узнали. Под ухом за изгородью громко возятся собаки, их престранные хозяева застыли, сидя на чем попало.
Моя маленькая улыбчивая девочка в который раз преодолевает маленькую травяную горку.
Оранжевое солнце вдруг вспыхивает по всему периметру в последних этажах.
Любовь к идеологии
Лица погибших солдат — это зеркало, в котором мы видим себя. Война приставила к ним увеличительное стекло. Как же их много! Эти дети выросли столь прекрасными, что большинство из нас хотело бы умереть вместо них.
Они выросли прекрасными и они — наше творение, которое нам дороже чем мы сами.
Они — творение земли, в которой мы впервые за 2000 лет живем без чего-либо позволения. Наша идеология в том, чтоб дать родившимся здесь детям вырасти на свободе в атмосфере безусловной любви. Тогда из них получаются творцы, созданные по образу и подобию.
Эти дети ничего не боятся, кроме потери того мира, из которого вышли и произошли. Они бросаются его защищать без малейших колебаний. У них только одно желание, чтоб он, этот живой мир, продолжал существовать.
Я испытываю пылкую любовь к этой идеологии.
Где нет свободы
Легко чувствовать свободу в мире, где нет свободы.
Свобода в несвободе эротична, можно спрятаться от всех в интимный мир, где у тебя есть секрет: некая избушка на опушке, в которой тебя встречают иные глаза, понимающие тоже самое. Вокруг пасмурно и темно, а в избушке — настольная лампа и крепкий чай и черный хлеб с яблочным повидлом, избушка стоит недалеко от гигантского оврага, на дне которого течет речка. Я появляюсь там после работы не каждый день, но там меня всегда ждут.
Детство. Лето
Когда долго идешь по дороге, возникает ритм. Ритм шагов. Сиртаки. Сиртаки завораживает, приводит в порядок. Сиртаки на берегу синего моря. Люди, забывшие кто они, медленно двигаются в такт музыке. Море мирно плещет у ног. Небеса светлы, все движется к закату, к просветлению перед угасанием. Небеса светлы, ничто не нарушает покоя. Мерно плещутся волны, но их не слышно — только мерная музыка. Потом темнеет, но и тогда мерно плещет море. У моря темно, можно тихо двигаться на дачу, там бабушка уже приготовила чай и творог с вареньем, но главное — она сидит там сама и лампочка горит над столом и вокруг нее как бешеные мечутся мотыльки, она меня ждет, то есть она ждет всех нас, вернувшихся с моря, и Вовку и Муню и Марика, и девочку Иру. Мы возвращаемся через темноту аллейки и не боимся собак. Ночью в траве сидят насекомые и немножко боязно ходить в густой траве, но там у кухни стоит стол, над ним лампа и у лампы в раскладном кресле сидит бабушка. И в этом весь смысл.
***
Дырявою скорлупкой,
влекомой по волнам,
была моя душа
Сегодня посмотрела —
увидела живое существо,
которое плывет, куда захочет
***
Увлекательное занятие
Бросать камушки в собственную глубину
Смотришь на расходящиеся круги
И удивляешься…
Ведь ты не знал, что они такие
19 Декабрь, 2014
Попытка самогипноза
Сейчас, когда на дне моей души все ещё плещется и блестит венецианская вода создавая ритм, в котором жизнь приносит счастье, я придумываю, как переполнить себя этими отблесками и покачиванием и воздухом и солнцем так, чтобы больше ничего не поместилось.
***
В этом красивом доме
Обитают его таланты,
его свобода и щедрость
Он же стоит снаружи,
Нос прижимая к стеклу….
Музей невинности
ОН:
Мы поднимались к этому музею по довольно узкой и крутой улице. Все время капал дождь, и у меня было ощущение какой-то затерянности среди серых мрачноватых зданий. Хотелось, чтобы эта дорога кончилась, на нее уже не хватало сил. Наконец мы дошли до угла той маленькой улочки, на которой стоит Музей Невинности. Почему-то я предполагал, что это широкое здание в один или два этажа с просторными залами, в которых могут свободно уместиться все предметы, собранные Памуком за многие годы проживания в мире его юности, в мире совершенно не похожем на тот, который мы видели сейчас вокруг. Мне представлялось, что в центре этих обширных залов будут стоять горизонтальные застекленные витрины, в которых каждый из собранных им предметов – каждая тарелка, ларец, статуэтка животного, игрушка или женское украшение – будет расположен отдельно, так, чтобы можно было рассмотреть его со всех сторон, как бы уединиться с ним, олицетворяющим давно утраченное, но еще не совсем забытое прошлое. Прошлое, в чем-то общее у нас и у автора, владельца музея. А потом медленно переходить от одного предмета к другому, растворяясь в этих впечатлениях, которые не перемешиваются друг с другом и каждое вызывает свои уникальные ассоциации.
Дневной полет
ОН:
Ничто не предвещало необычности этого дня. Утром мы поехали в поликлинику, чтобы снять ей швы после недавно перенесенной операции, и я немного волновался, все ли будет в порядке. И вот их сняли, и больше никаких планов на этот день у нас не было. И внезапно мы оба почувствовали себя так, как будто вместе с этими швами освободились от всех земных пут и уже ничто не мешает нам взлететь – и полететь куда глаза глядят. И глаза наши случайно обратились к окну, и с высоты седьмого этажа мы увидели то, чего почему-то никогда не видели раньше – плавно изгибающийся в разных направлениях каменный мост, идущий почти от здания поликлиники, изящный как завитушка в волосах внучки, светящийся под солнцем, уютный, приглашающий прогуляться. Нам показалось, что он вливается в парк, и мы сразу решили пойти по нему. Но сначала взяли по чашке кофе и сели за столик на улице, в тени, делясь друг с другом своими ощущениями свободного полета. Дул легкий ветер, освежающий и вдохновляющий, и такими же были все долетающие до нашего столика случайные звуки улицы. Было так хорошо сидеть здесь, с предвкушением радости от этого все еще не начавшегося дня, в котором уже все удалось, и который был весь наш.
Моя малая родина – Израиль
Моя малая родина – Израиль. Вообще-то, когда я сюда приехала она казалась мне больше покинутой Большой, потому что — то на соседней улице, то на расстоянии десятка километров, то через несколько автобусных остановок вдруг обнаруживалась совсем иная, непредставимая, жизнь, состоящая из других соединений, и правил, и времен. В то время как на Большой родине — едешь 4 тысячи километров, выходишь из поезда и видишь опять то же самое.
Моя «малая родина»
Моя «малая родина» — деревня Малое Видное. Здесь жила моя бабушка. Меня привезли сюда в 11 месяцев из Новосибирска, чтобы спасти. С момента моего рождения в том сибирском городе из моей матери, а вслед за ней и из меня, исходила жизнь. Бабушка жила в маленьком двухэтажном каменном доме на берегу светлозеленого леса. Летом бабушка поселила меня в лесу, в гамаке. Еду мне приносили туда же. У меня дома есть миллион с чем-то фотографий – веселый младенец в венке из ромашек глядит сквозь веревочные петли. Все что окружало меня в то время и немного позже – желтые занавески на бабушкиных окнах, круглые фаянсовые фотографии на стенах, кружева под маленькими шкатулками на трюмо, бабушкино присутствие – присутствие бога, который меня любит, свет, тепло, и опять свет из двух сразу окон – южного и западного, все это то, почему я с легкостью стала опять счастливой после того черного провала длинною в 30 лет, в который превратилась моя жизнь после бабушкиной смерти. Продолжение
О сопланетниках
На моей работе все умные и красивые. На совещаниях они выглядят просто гениями и мне странно, что они приняли меня в свой круг. Но только все, что я могу о них рассказать как-то непонятно по-русски. У меня чувство, что мир, в котором они обитают, существует в как бы в другой системе связей между вещами.
Я чувствую эти связи и, чем больше чувствую, тем больше люблю этих людей. Я каждый раз удивляюсь, как им удается так классно работать целый день, быть чудными родителями и периодически ходить на войну, и как они, принимая все как должное, не считают даже, что им есть чем гордиться.
Немного о себе
Вот я иду такая бабушка, война, блестит закатное солнце, человек в грязных джинсах сидит на земле, зевает, держит на руках тихую толстенькую дочку. Я сгоняю муху со смуглой ножки моей спящей внучки. Человек в грязных джинсах теперь качается на качелях. Сверху смотрят красивые сосны. Вечером они ещё красивее потому, что стоят в низине и выглядят как растения в аквариуме.
Моя спящая внучка похожа на Спящую Красавицу из книжки. Эти губы должен поцеловать принц. Я встаю и везу коляску наверх, к домам со стеклами цвета морской волны. Полчища кошек несутся к выставленной кем-то еде. Сверху это выглядит как сафари. Принцесса открывает глазки и не шевелясь смотрит на листья и облака.
В этот день
В этот день
все свободно текло —
автобусы
мысли
дела
и только интернет зудел как всегда,
как будто его кто обидел
И когда на остановке
появились наши печальные тени
Все началось, зазвучало:
Сначала голые ветки
сыграли несколько фортепьянных пассажей
Потом, как водится, вступили скрипки чередой цветочных ароматов
Затем бухнули литавры — тяжело плюхнулась туша кота,
Потом запах восточных приправ принес плотскую плоскость
Но мир, горящий закатным светом, свел все инструменты вровень
И наступила темнота. И стало ясно,
что ничего нет, кроме музыки
Et si tu n’existais pas
Я всегда очень радуюсь, когда приходит мой муж. Я радуюсь не самому факту его прихода, а тому, что он приносит с собой. Это – глаза его и движения, в которых одновременно благородство, и свобода, и скованность. Еще он приносит с собой то, что я называю «светлость». Из чего это состоит? Из него самого и может быть чуть-чуть из того, что он меня любит. Но больше из него самого – из душевной чистоты, благородства и неприятия зла. Продолжение
10 Декабрь, 2014
Под сенью тебя
под сенью тебя возможно,
не оборачиваясь,
ехать вместе с графическим китайцем на его рассеянном осле,
следуя за большими небесными птицами в сером небе,
жить в забавном мире моих снов, где внутри поезда течёт река
и ты должен переплыть её, чтоб выйти на остановке,
испытывать твой слух рассуждениями о том
что все есть причина самого себя,
спрятаться в печальные мысли, чтобы печалиться всласть,
исчезнуть и раствориться в дыхании дня,
безответственно но небезответно взглянуть в твои глаза ,
просто быть…
Под сенью тебя в мире много очень светлого света,
в нем слышно мяуканье флейты — ничего что так не бывает,
Под сенью тебя есть свобода но нет одиночества,
ничего, что так не бывает
***
Вот что было в этот день
Гортензия цвела и пахла
Тень пчелы висела над дорогой
Пушинка парила под солнечным ветром
Бесшумно пришел автобус…
Жить, не выходя из задумчивости
До конца жизни.
Я расскажу тебе
Я расскажу тебе про то, как мы ходили слушать стихи, которые можно было не писать, как старый Карл с черным зонтиком выходил из автобуса в коконе своего одиночества и печали.
Как ритм, услышанный вдали, аккомпанировал всему — летящим облакам, проклюнувшемуся дождю, меняющейся глубине твоих глаз.
Как мы, безродные, как будто бы плыли, не сходя с этого места, сияющего и неуютного, и вокруг нас были те, кто дышит вроде нас. Как эти люди слушали стихи, которые можно было не писать, кивали им с такт, согревали нас своим дыханием, удивленно доживали свою жизнь.
Как вместе со всем этим жизнь двинулась навстречу нам и раскрыла объятья, и мы услышали ее, ибо только из печальных звуков рождается радость.
Как целый вечер шел дождь, и гас свет, и комната освещалась светом молнии, и мы приблизились к сути, мы ухватили ее, чтобы в тревоге и растерянности выпустить ее из рук уже послезавтра.
Как было еще завтра, с его тенями и ветром. А помнишь, кого мы встретили на пути и как случайно, совсем случайно мы согрели ее прямую и чистую душу?
Так почему же, почему ты ничего про это не знаешь?
An unnamed
Я всегда была всемогущей. Возможно, я не знала об этом, но теперь знаю. Мне намекал об этом мой младший сын.
Как утром пение птиц сквозь шум дождя. Так я слышала это и никогда не отчаивалась.
Кроме одного раза. Он-то все и определил.
В детстве из-за моего всемогущества все плясали под мою дудку, и даже Тот Самый мальчик всегда выходил из подъезда, когда я проходила мимо.
Да и потом все происходило, как мне было нужно.
Однажды один человек умер в угоду мне.
А потом один человек встретился, и мир стал справедлив.
Чтобы доказать это, я хочу вас спросить, сколько вы видели людей, чья духовная жажда была бы утолена?
***
Я видела во сне стихотворенье, которое
как старая мозаика
не содержало точного изображения
Но те слова, которые не стерлись,
Прекрасны были так
Что вся картина
сулила чудеса…
Вчера
Я спряталась в ореховую скорлупку от ветра
Там все равно было холодно как всегда
А потом посмотрела на тебя и согрелась
Не потому что ты со мной, а потому что ты прав
Последний рабочий день в СССР
В те времена мое сознание было только частично ясным. Причина была в том, что государство, в котором я жила, излучало такую угрозу для всего естественного и живого, что моя незрелая душа сжималась, ожидая всяческих ударов. Но этот день я помню очень хорошо.
Мне было 34 года и я готовилась к репатриации в Израиль. Это был мой последний рабочий день в этой стране и я была послана в совхоз на станции Ожерелье для проведения инструктажа.
Была ранняя весна.
Я вышла из электрички. Не помню, думала ли я о том, что этот день – суммирующая черта под чередой моих унылых рабочих дней.