«А Крус, сражаясь в потемках (это его тело сражалось в потемках), начал прозревать. И понял, что одна судьба ничем не лучше другой, но каждый человек должен почитать то, что несет в себе. И что нашивки и форма только мешают и путают. Он понял, что его исконная участь — участь волка, а не собаки из своры; и еще понял, что тот, другой, — это он сам.»

Хорхе Луис Борхес. БИОГРАФИЯ ТАДЕО ИСИДОРО КРУСА

Эти две девочки неправдоподобно красивы. К тому же у них золотые кудрявые волосы.
Когда они бегают по комнатам, я вроде как слежу за полетом бабочек, причем их не две, а сразу целая несимметричная стая разных по величине, носящихся в солнечном свете нежными тенями среди полупрозрачной травы.
Продолжение

Ночью меня послали за реаниматором. Она жила в общежитии  — с другой стороны нашего  дома. Долго одевала туфли на каблуках. Моя бабушка тогда уже умерла и даже если бы она пошла ее  спасать в ночной рубашке,  ничто бы не изменилось. Всю эту ночь мне казалось, что если я сяду за рояль и сыграю Патетическую сонату, бабушка не умрет. Но переход к смерти был ошеломляюще внезапным.

Потом мое небо стало зарастать тиной  и затмевать свет над головой, хотя и до этого было не так чтобы уж очень светло. Приходя из школы, я забивалась под рояль,  сидела там часами и грызла леденцы, которые покупала на каждую оставшуюся копейку.  К приходу матери я садилась на стул, притворяясь что доучиваю вещи. Я боялась спать — мне снился двухмерный cерый мир с плоскими cерыми людьми. Это и есть самый страшный сон.

Через год я увидела во сне цветочный луг и живую бабушку. Проснувшись я так и не смогла осознать, что она лежит под снегом на дремучем далеком кладбище, где мать отгородила  место и для себя, и может быть для нас.

Все стало понятным, когда мне было за тридцать и когда я шла на переговорный пункт в Риге, чтобы услышать твой предательский голос. Я шла и думала,  что по-прежнему впереди темно и я не вижу смысла в моем пути,  что иду на твой голос потому просто, что в нем есть обертона бабушкиного, в котором — покой, вечный полдневный свет.

Да, это было настоящее   озарение,  вот он, оказывается,  — смысл, который существовал вместе с бабушкой  — тепло и свет. Мир в этом свете возвращал все свои измерения,  в нем я обретала невесомость, а вместе с ней и свободу.

Впервые  я увидела свет  только тут, в этой стране, и больше нигде. Им светилась эта земля. Я «увидела свет» и как книжка, и как слепая, которая раньше его не видела.

человек который умер вчера

знал

что очень скоро умрет

что он ничего не значит

что его не любит жена

что он никогда не жил

по доброте душевной

он не вымолил себе дом

в районе плодящем всякую бедность

и  умер уже

так и  не посетив

свою собственную жизнь

что толку в том

что все его любили

У существования есть глубина и ритм, как у музыки. Когда этот ритм разбивается множеством  мелочных забот, существование теряет глубину.
Думать об этой музыке можно только в тишине. Если кто-то рядом громко грызет семечки, раскладывая каждую мысль по полкам, существование садится на мель и должно пройти большое время, прежде чем можно плыть дальше…

Я ощущаю глубину существования тогда, когда чудо взаимопонимания и совместного жизнетворения становится чем-то обычным.

Существование на нормальной глубине — это когда можно плыть, нет ничего невозможного, намерение сразу превращается в действие, нету вязкости, вызывающей боль, а потом и болезни. Плывущий в быстром потоке, как форель — всегда свеженький как огурчик.

Вообще-то существование рядом с теми, для которых между намерением и действием лежит пропасть, практически невозможно. Вязкость жизни — невозможность осуществления простейших вещей — как тяжелая картонная одежда  делает существование мучительным.

Оторваться  от предыдущей жизни очень просто.
В хорошую погоду веревочка становится тонкой  — стоит пошевелиться и можешь взлететь, забыв кто ты есть.
На небе расположилось большое белое перо, внизу две рыбки — сероватая и белая. Автобус уносит в новехонький мир.
Прислонившись к стеклу, ты дремлешь и видишь во сне оранжевые и зеленые кроны. Дорога  в трудное место легка.
Новенький, ты отцепился от пульсирующих связей со слишком постижимым и вот — открыт непостижимому впредь…

Уже забравшись под одеяло
Ты вскакиваешь как птичка
Чтобы спросить себя
Что делали принцессы
Когда ещё никто не умирал

Находясь в центре жизни
В её середине
(Твои пять лет и есть середина)
Ты знаешь весь смысл
который
Потом найдешь только тогда
Когда все утихнет моя девочка

Живя на свете каждый день
Ты видишь только
Часть картины,

Совсем не прямо,
Только в зеркалах,
Не в зеркалах самих,
А в их осколках,
Ещё и под углом угла.

К тому же зеркала цветные:
Не разобрать,
Где сон,
Где мысль,
Где явь,
Где ветер встречный слов чужих,
Где сам себя ты видишь в отражении
Продолжение

Не такая уж доблесть
Замечать
Убожество  мысли
Ловить на слове
Призывать к порядку
Принимать как должное

Сетовать, что чья-то жизнь
Желеобразна
Бессмысленна
Движется вспять
(Хоть это и правда) Продолжение

Девочка в белой шубке ведет меня за собой к своим друзьям. За поворотом я вижу открываюшийся прекрасный вид на долину и горы. Туда ведет полуразрушенный мост. Под этим мостом собрались ее друзья. Я испытываю всегдашнее беспокойство, которое у меня бывает, когда я должна присматривать за детьми. Эти беспокойство связано с тем, что мои внешние впечатления не дают мне сосредоточиться на действиях ребенка и я могу не заметить какую-то грозящую ему опасность, ибо я знаю, что у меня нет множества параллельных вниманий.
Девочка в белой шубке играет с командой довольно шумных мальчишек, а вокруг — невиданная красота. Эта красота непрерывно входит в меня.
Вдруг приходит отец девочки с еще одним ребенком и ведет нас всех в новое место, расположенное за оградой. Продолжение

Что-то случилось? — спросила я
Да — ответил он.
И все. Автобус тронулся
Радио транслировало
Подневольное пенье
Как будто монахини или
Северокорейский хор

Замечая глазом
Грандиозную красоту этих вечерних часов
Записываю строки бессилия
И  беспомощности
В свою жизнь…

С тех пор как я на свободе
Я  распространяюсь по земле как облако или туман
Стремительным потоком.
Эти  пространства
Уже были предвидены мною в детстве
В хрустальной  корке ранней весны
В тишине жаркого полдня
В ярости заката за кухонной занавеской

Поэтому каждый раз я бегу стремглав
В ожидании неминуемого узнавания
И вздыхаю с облегчением:
Oни совсем такие —
Ничуть не менее прекрасны, а даже более…

Что есть светлое будущее?
Это всего лишь
Предвкушение того,
Что я испытаю тогда …