Малая родина

ДЕДУШКИНЫ ЧАСЫ или история, рассказанная внучке

Эти часы, по-видимому изготовленные из литого чугуна, появились у нас дома после смерти дедушки. Они стояли на дедушкином же серванте и поскольку долго не останавливались – заводить их надо было раз в неделю — мы всегда смотрели на них.. Хозяйка Медной Горы из мрачноватой сказки Бажова, показывающая мастеру Даниле каменный цветок, с длинной предлинной косой (как у Рапунцель –сказала внучка) и светящийся фосфорный цифеблат впечатляли меня, а коса Хозяйки Медной Горы была предметом зависти.Часы приехали с нами в Израиль и я держу эту смешную вещь в шкафу с игрушками. И вот теперь из-за школьного задания они вынырнули на свет божий.

Продолжение

БАБУШКИНЫ СКАЗКИ

Когда мне было пять лет у меня началась хорошая жизнь.

Хорошая она была потому в ней не было отца, но зато была бабушка. От этого наша мама была счастливая. Еще мама она была счастливая потому, что ее врачебные таланты в новом месте были в цене и дедушка-профессор, узнав что мы сбежали от папаши присылал много денег, так что мать привозила из Москвы со своих конференций «Красную шапочку», апельсины и паюсную икру.

Мы жили в городе, который окружал дремучий топкий торфяной лес. В нем водились волки. Внутри города было несколько волшебных озер, до середины поросших тростником, и два парка – детский и взрослый.

Продолжение

ДЯДЯ КОЛЯ

У моей мамы — районного невропатолога, был верный паж. Звали его дядя Коля. Он был рабочий коксогазового завода (приставкой к которому был наш подмосковный городок). У дяди Коли началось заболевание, которое врачи хотели спихнуть на алкогольный психоз, ибо непьющих среди рабочих не водилось. Но моя мама, будучи хорошим диагностом, как-то сумела доказать, что его пугающие симтомы вызваны отравлением каким-то веществом, с которым он имел дело на работе. Короче — его стали лечить как положено и дали, кажется, инвалидность.

Продолжение

ПОПЫТКА ОБРЕТЕНИЯ РОДИНЫ

У меня скоро — 33 года с момента приземления в аэропорту Лод. Это тот самый милый аэропорт, в котором встречающие стояли за решетчатыми воротами и махали букетами цветов.

Сравнительно еще недавно один наш знакомый, тогда будущий новый репатриант, для которого слово «патриотизм» обросло всякой чешуей вперемешку с колючей проволокой, был потрясен тем энтузиазмом, с которым я, немолодая уже тетка, реагировала на пролет над морем израильских истребителей в День Независимости Израиля. Я открыла ему, что когда они пролетают надо мной, я мысленно показываю неприличное движение всему миру, мечтающему, чтобы нас, евреев, наконец-то не стало. Его, кстати, (помимо путинского режима), это даже вдохновило на репатриацию — в страну незамутнённой любви, где граждане еще могут испытывать такие чувства.

Продолжение

РАССКАЗЫВАТЬ О ТЕБЕ, ВОВКА

Когда я пишу про раскладушку под акациями, осеняющими тенью весь наш дачный участок, мой дядя Вовка говорит: «Это ты пишешь обо мне».

Когда я пишу о бабушке, которая ждет нас вечером с моря под лампой, вокруг которой как бешеные мечутся мотыльки, это, конечно, тоже о тебе, Вовка.

Продолжение

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ФОТОГРАФИИ

«Ты слишком сложна — сказал мне мой начальник, когда я пыталась ему объяснить, что не все беды мира заключаются в том, что мы до сих пор не отдали свою страну арабам. «Я согласен с тем, что ТЫ произошел от обезьяны, я — нет» — говорил ему его друг и вечный оппонент — талантливый химик из Румынии.

В порту Хайфы стоял многопалубный круизный лайнер «Ривьера Стар». За этот год мне удалось скопить денег на дешевую каюту, в которой поселилась я и трое мальчишек — двое моих и сын моей подруги, с которым они дружили. Эта восьми или девяти этажная громадина делала обычный маршрут по акватории ближнего Средиземноморья — Кипр, Родос, Афины, Кушадасы и Крит, вместо бастующего порта Санторини.

Продолжение

МОЙ ДОМ

Мой дом — это птичка на ветке. Если подойдёт чужой — вспорхнет и улетит. Поэтому мне трудно найти помощника по хозяйству.

Моему дому сродни дети, шоколадки на столе, открытое окно. Коричневое пианино совсем не зубасто, горы бумаг прячутся в комоде, а комод — в предбаннике, буквально — напротив ванной.

Мой дом не прыгает выше моей головы. Я могу вести его с собой на верёвочке, как ребенок игрушечную лошадку. О пыли заботится робот-пылесос, которого внучки считают бабушкиным домашним животным. Три машинки: посудомоечная стиральная и сушильная вечно тихо жужжат.

Продолжение

МОЯ БАБУШКА, КОММУНИЗМ И Я

Все люди любили мою бабушку. Они помнили ее через много лет после того, как она умерла. Она была каким-то феноменальным источником света, тепла, и простой человеческой нравственности. И еще — мир вокруг нее всегда был красивый. Даже еда,которую она готовила, содержала все эти ингридиенты.
Люди ходили к ней советоваться. Или просто даже рядом посидеть.
Поэтому в ее жизни случались чудеса. Например ее устроили на работу — чисто из любви — во времена «дела врачей».
Силы зла, пока она жила, не смели себя проявить.

Продолжение

30 лет свободы

Вот в таком составе с 90 доллларов в кармане, с кастрюлями и даже с веником мы  приземлилась в аэропорту Бен-Гурион 30 лет назад.

С тех пор, когда, впечатленная Зеевом Жаботинским, я заодно узнала, что есть страна, в которой я ни в чем ни виновата заранее, я не представляла своего будущего в России, и борьба за выезд (а таковая имела место)  была равна для меня борьбе за жизнь.
Утром следующего дня, проснувшись в гостинице трущобного района на хайфском Адаре, и выйдя на улицу, я впала в эйфорию: страна, на языке которой я не могу сказать ни одного слова, меня понимает, тут, кажется, живет свобода. Продолжение

Линия жизни номер два

Даже если б я была ажурно-железной, я была бы рада, чтобы кто-то захотел быть стеклянной мною. Если б этот кто-то согласился быть стеклянной мною, его можно было бы невзначай разбить, при том что я бы оставалась металлической хоть и ажурной. И те, кто разбили, думали бы, что разбили меня и ушли бы спокойные домой. А мне бы достался весь их осенний свет и незаметное их глазу существование, к которому у них не было бы даже взгляда, не то что присутствия.

И вот тогда я бы поселилась в новой свежеотделанной квартире номер 21 на Сибирской 33. И жизнь потекла бы сначала. Холодная зима, горячие батареи, кисель из клюквы, свежая картошка в дворовом овощехранилище и никого из них. Вообще. На первом этаже Нана Закшевер, которая вместо мужа живёт с моей матерью, распаренной в душе. По утрам я их обеих вожу в детский сад, где им преподают английский. И они все время описывают штаны, потому что они не знают, что они девочки и пробуют писать как мальчики.

А я, взяв за лохматую лапу продавца книг, состоящего из одних бровей, гуляю по неизвестной улице и забываю их в детском саду на семь дней. В это время им снится много страшных снов, в одном из них они обе — семеро козлят, и к ним в стеклянный павильон стучится серый волк.

На выходные они водворяются на свой первый этаж, и туда вползают серые рассудительные дети и их растворимый в сером воздухе отец — их родственник. Таким образом они развлекаются в субботу и воскресение.

Продолжение

Bетер

Главное — настроить правильно свой бинокль: когда и яркость и контраст достигнуты, внутри возникает чувство благодарности за жизнь. В последний свободный день Песаха на море был шторм. Большие семьи — отцы в шляпах и штраймл, женщины в вуалетках поверх париков, целые семьи, говорящие на идиш, столпились в ожиданиии прогулочного кораблика под порывистым ветром герцлийской набережной. О эти глаза мальчиков с развевающими длинными пейсами, в которых — море, ветер, закат! О эти маленькие красотки, полные радости, позирующие мамам на фоне яхт! Холодный ветер, холодные краски заходящего солнца, корабли, прокладывающие свой путь внутри бассейна Герцлийской Марины — ведь море сильно штормит….

Мой дом поезд

Отправляясь в дальнюю дорогу, я обычно думаю о приюте на новом месте. Бездомность делает меня уязвимой. Перед любым путешествием мне нужно представлять, как будет устроено мое бытие там, где от того, куда я себя поместила, зависит буквально всё.

Продолжение

Наука мирной жизни

С помощью массивных серебристых облаков, путешествующих над домом, душа может воспарить еще до начала рабочего дня — надо только успеть набрать высоту. Можно в абсолютной тишине ждать автобуса и увидеть между двумя домами лазейку в другой мир из тех, что часто видишь в детстве. Можно смотреть на сослуживцев как на инопланетян (которыми они и являются). Ведь это правда, что наши щупальца соприкасаются только из любопытства (например: а что ты такое ешь?) или по необходимости чего-нибудь совместно сотворить? Табличка «ушел в себя» невидима никому. И еще многому можно научиться. Например тому, что если двигаться бесцельно, чувство свободы через некоторое время может прийти внезапно. Это и есть наука мирной жизни офисного работника.

Ко дню моего рождения

Облезлый подкаблучник лет сорока пяти
(На лице — головная боль конформизма)
Поставил мне диагноз:
«Это — богоискательство»- важно сказал он

Ничего — подумала я в свои пятнадцать —
Зато ты скоро умрешь
А я еще буду жить долго

И оказалась права

В мои 13

(Посвящается И.)

Я спросила тебя: «Ты любишь ветер?»
«Особенно ураган» — язвительно ответил ты

Мне странно, что ты не понял..
Ведь это именно ты
Пытался меня научить
Всем способам быть живой

А дело было лишь в том, что
В том кладбищенском воздухе
Единственно живым был ветер

Правда еще был дождь,
Который смывал останки —
Останки мыслей о том
Как выжить —
Но не жить

Тогда
Нам оставалась только любовь
К таким же калекам как мы
К половинкам людей
Не нюхавшим свободы

Посещение Дома

Я вижу его изображение как бы на поверхности прозрачного воздушного шара. Оно выдувается из той же трубки, из которой выдули мою жизнь.

Мне легко считать его Домом, потому что в реальности он похож на дом, который рисуют дети, только двухэтажный. Все пропорции сохранены: дверь посередине, крылечко с крышей домиком. И если дорисовать, то все бы так и было — деревянная лестница, коричневый крашеный пол, на этих широкиx ступенях мы с сестрой сидели с куклами. Над крыльцом полукруглое окно, оно делает подъезд сказочным от зеленого цвета со двора. Три звонка в квартиру на втором этаже — и ты за дверью. Там коридор и три комнаты, в каждой из которой — одна семья. Все три семьи тоже — одна семья.

И вот… Я ТУТ СТОЮ. И та, которая подглядывает сейчас из окна, никогда не поймет, что я здесь потеряла. Правда я не потеряла, а нашла, но может быть она и этого не поймет.
Продолжение

Молчание

Молчание — вот наш ответ на войну, идущую вечно. Если будет разрушен наш прекрасный дом (на который я смотрю сейчас через пелену дождя) мы молча, как вьющие гнездо ласточки, начнём его строить вновь. Мы и не думаем отдыхать, мы всегда будем строить, и сегодня, когда лица убитых мальчиков ещё более прекрасные, чем всегда, глядят на нас (и мы на минуту зависли каждый по отдельности в белой пустоте и молчим, не плачем, платим драконью дань), и на дне души у каждого из нас знание об Аушвице, мы будем тем более радоваться, тем более любить, тем более делать свою жизнь прекрасной, чем больше нас хотят уничтожить.

Любовь к идеологии

Лица погибших солдат — это зеркало, в котором мы видим себя. Война приставила к ним увеличительное стекло. Как же их много! Эти дети выросли столь прекрасными, что большинство из нас хотело бы умереть вместо них.
Они выросли  прекрасными и они — наше творение,  которое нам дороже чем мы сами.
Они  — творение земли, в которой  мы впервые за 2000 лет  живем без чего-либо позволения. Наша идеология в том, чтоб дать родившимся здесь детям вырасти на свободе в атмосфере безусловной любви. Тогда из них получаются творцы, созданные по образу и подобию.
Эти дети ничего не боятся, кроме потери того мира, из которого вышли и произошли. Они бросаются его защищать без малейших колебаний. У них только одно желание, чтоб он, этот живой мир, продолжал существовать.
Я испытываю пылкую любовь к этой идеологии.

Моя малая родина – Израиль

Моя малая родина – Израиль. Вообще-то, когда я сюда приехала она казалась мне больше покинутой Большой, потому что —  то на соседней  улице, то на расстоянии десятка километров, то  через несколько автобусных остановок  вдруг обнаруживалась совсем иная, непредставимая,  жизнь, состоящая из других соединений, и правил, и времен.  В то время как на Большой родине — едешь  4 тысячи километров, выходишь из  поезда и видишь опять  то же самое.

Продолжение

Моя «малая родина»

vidnoeМоя «малая родина» — деревня Малое Видное.  Здесь жила моя бабушка. Меня привезли  сюда в 11 месяцев из Новосибирска, чтобы спасти. С момента моего рождения в том сибирском городе  из  моей матери, а вслед за ней и из меня,  исходила жизнь. Бабушка жила в маленьком двухэтажном каменном доме на берегу светлозеленого  леса.  Летом бабушка поселила меня в лесу, в гамаке. Еду мне приносили туда же. У меня дома есть миллион с  чем-то фотографий  – веселый  младенец  в венке из ромашек глядит сквозь  веревочные петли.  Все что окружало меня в то время  и немного позже – желтые занавески на бабушкиных окнах, круглые фаянсовые фотографии на стенах, кружева под  маленькими  шкатулками на трюмо, бабушкино присутствие  –  присутствие бога, который меня любит, свет, тепло,  и опять свет из двух сразу окон  – южного и западного,  все это то, почему  я с легкостью стала опять счастливой  после того черного провала  длинною в 30 лет, в который превратилась моя жизнь после бабушкиной смерти. Продолжение

О сопланетниках

На моей работе все умные и красивые. На совещаниях они выглядят просто гениями и мне странно, что они приняли меня в свой круг. Но только все, что я могу о них рассказать как-то непонятно по-русски. У меня чувство, что мир, в котором они обитают, существует в как бы в другой системе связей между вещами.
Я чувствую эти связи и, чем больше чувствую, тем больше люблю этих людей. Я каждый раз удивляюсь, как им удается так классно работать целый день, быть чудными родителями и периодически ходить на войну, и как они, принимая все как должное, не считают даже, что им есть чем гордиться.

Продолжение

Немного о себе

Вот я иду такая бабушка, война, блестит закатное солнце,  человек в грязных джинсах сидит на земле,  зевает, держит на руках тихую толстенькую дочку. Я сгоняю муху со смуглой ножки моей спящей внучки. Человек в грязных джинсах теперь качается на качелях. Сверху смотрят  красивые сосны. Вечером они ещё красивее потому, что стоят в низине и выглядят как растения в аквариуме.

Моя спящая внучка похожа на Спящую Красавицу из книжки. Эти губы должен поцеловать принц. Я встаю и везу коляску наверх, к домам со стеклами цвета морской волны. Полчища кошек  несутся к выставленной кем-то еде. Сверху это выглядит как сафари. Принцесса открывает глазки и не шевелясь смотрит на  листья и облака.

Продолжение

Последний рабочий день в СССР

posledniy

В те времена мое сознание было только частично ясным. Причина была в том, что государство, в котором я жила, излучало такую угрозу для всего естественного и живого, что моя незрелая душа сжималась, ожидая всяческих  ударов. Но этот день я помню очень хорошо.

Мне было 34 года и я готовилась к репатриации в Израиль. Это был мой последний рабочий день в этой стране и  я была послана в  совхоз на станции Ожерелье для проведения инструктажа.

Была ранняя весна.

Я вышла из электрички. Не помню, думала ли я о том, что этот день – суммирующая черта под чередой моих унылых рабочих дней.

Продолжение