ФАНТОМНЫЕ БОЛИ
Платформа, ярко-розовый закат, красные поезда.
Дома меня никто не ждет. Разве только раскрытое пианино. Внучка задает мне разучивать пьесы, которые играет она сама. А у меня останавливается дыхание от того, как она выглядит, когда их играет.
Утром на улице дует такой ветерок, как будто одесским жарким днем мы все идем в Аркадию и там нас ждет черносмородиновый пломбир и катер, курсирующий между одесским портом и 16-й станицей Большого фонтана.
Но вместо этого мы с внучками садимся в автобус и едем в тель-авивский арт-музей на выставку импрессионистов — в честь 150-летия появления импрессионизма на свет.
Площадь перед музеем занимает коммерция, продающая желтые ленточки в виде значков и других атрибутов борьбы за освобождение заложников.
На их фотографии я стараюсь не смотреть, потому что мысль о том, что эти свободные счастливые люди находятся в окружении вонючих вооруженных варваров, убивает меня наповал.
Вместо этого я созерцаю работы Дега и Сезанна и вспоминаю, что они были антидрейфусарами и антисемитами. Дега не убедило даже то, что Дрейфуса в конце концов оправдали. Он разорвал отношения с евреем Камилем Писарро, которому был многим обязан.
А вот мне его искаженные танцовщицы совершенно неинтересны. Ну и Сезанн вообще не про меня.
Зато на выставке много картин Камиля Писарро.
И в следующей жизни я хотела бы быть Альбертом Сислеем.
Потом мы завтракаем в музейном кафе. Внучка заявляет, что я отказываюсь от хлеба, но ем пирожное как Мария Антуанетта .
Потом я встречаю бывшую сослуживицу, которая только вернулась из Парижа и она рассказывает мне, что в музее импрессионистов Орсэ ведет экскурсии коренная израильтянка на иврите. Я вспоминаю счастье того дня, когда мы попали в Орсэ в какой-то единственный день проездом в Париже, и как потом ты спрашивал меня, почему я тебя сфотографировала на вокзале. (Музей Орсе находится в бывшем здании одноимённого железнодорожного вокзала )
Я не нахожу там места для экскурсовода.
Внизу среди портретов старой школы мы вдруг натыкаемся на невыразимо прекрасную картину Мауриция Готтллиба «Йом Киппур» и я вдруг соображаю, что передо мной оригинал. Эта картина давно стала нарицательным для остального мира. Там где есть статья при Йом Кипур — там эта картина. Нарисовавший ее художник был настолько талантлив, что его называли еврейский Рембрант. Подобно тому, как Эль Греко изобразил на картине «Погребение графа Оргаса» многих своих знакомых и своего маленького сына, Мауриций нарисовал себя в трех разных возрастах, членов своей семьи и семью своей возлюбленной Лауры, её же изобразил тоже в двух лицах.
Он умер в 23 года, успев поучиться даже а Италии и оставив большое количество первоклассных картин. Музей владеет его автопортретом, портретом Лауры и еще одним женским портретом – все это поразительно талантливые вещи.
В автобусе на пути к дому и думаю о том, что мне надо побольше узнать о Готтлибе и рассказать тебе.
И вдруг я понимаю, что тебя больше нет.
Боль сводит меня с ума.
Она не оставляет меня так долго, что я решаю, что беспечные прогулки теперь не для меня.
Но через пару дней я еду на поезде к подруге. А там платформа, ярко-розовый закат, красные поезда.
Дома меня никто не ждет. Разве только раскрытое пианино. И внучка, которая обещала прийти утром, а значит днем. Мы будем печь яблочный пай и играть на моем пианино, у которого невыразимо прекрасный голос .