«И ВСЁ, ЧЕМ СМЕРТЬ ЖИВА»

Крыльцо нашего дома было расчерчено под «классики» ложбинками между цементных плиток. Весной крыльцо оттаивало первым и сердце захватывало от радости, что прямо сейчас можно переобуться в туфельки и начать прыгать. В моей памяти это место всегда освещено солнцем, а наша комната в коммуналке темновата и в ней стоит рояль. Рояль привезен специально для меня.
—
Бабушка сидит за моей спиной и после каждого исполнения этюда Черни перекладывает спичку из коробки на пюпитр. Потом она их пересчитает – столько раз я повторила этюд. Все это время я думаю о крыльце и свободе. За большим окном – клумба. На нее можно спрыгнуть из окна и быстренько сбежать в малюсенький магазинчик за кукурузными хлопьями. Там тоже солнце. Вкус кукурузных хлопьев – счастливый вкус. Свобода и вообще все счастливое – жёлтого цвета.
—
Самый страшный день в моей жизни связан со вкусом пирожного безе. Забежав со двора домой и, положив его в рот, я, убежденная, что если я буду заниматься спортом, то никогда не умру, на всякий случай спросила маму, умру ли я. «Конечно» — ответила она. «Даже если буду делать зарядку?» — Она рассмеялась:— «Все люди умирают».
—
Меня охватил первый настоящий ужас в моей жизни. На улице светило солнце, но мне было темно — я только что получила смертный приговор.
—
Но очень быстро я снова погрузилась в свое уютное детство и даже стала вспоминать, что уже когда-то жила. Я уже не верила в то, что мне сказала мама, тем более, что жизнь была полна всякими происшествиями, покоем, солнечными бликами, какими-то сказочными местами вокруг шатурских озер, ясновидческими снами, исполняющимися потом в точности, всякими смешными занятиями, вроде хореографического кружка, где все развлекались тем, что перешептывались через трубу, проходящую через огромный зал.
—
Во время тихого часа в детском саду я вдруг поняла, что все время дышу. Это открытие потрясло меня, потому что я не понимала, как у людей хватает сил ВСЮ ЖИЗНЬ ДЫШАТЬ.
—
Потом наступила школа и c нею — материалистическое знание. Вместе с этими знаниями вернулся ужас смерти. Волны ужаса накатывали на меня, когда я представляла бесконечную вселенную, а себя – песчинкой в ней. Меня пугало то, что мир состоит из атомов, потому что мир тогда казался совершенно неодушевленным. Между прочим, тогда он и был таким, и все так думали, кого ни спроси. Школьная училка была — такой скелет в шкафу. Был 1963 год, а она все еще верила в «дело врачей» и в то, что во всех ужасах сталинизма виноват Берия.
—
Я очень ясно помню: мне девять лет, на экране телевизора крутится изображение шаболовской башни, сейчас телевизор погаснет и умрет, и все уснут. И тогда начнется ужас. И ничего уже не поможет.
—
Как все девочки, до самого конца школы я была в кого-то влюблена, но все неуютнее чувствовала себя в мире. Смерть уже не пугала меня. Я бы даже сказала, она была желательной. Мир все тускнел, то ли потому, что моя юность пришлась на застойные брежневские времена, а может потому, что для окружающих я была какой-то странной. Однажды я услышала от матери в свой адрес: «Когда ты была маленькая, мы думали, что в тебе что-то есть, а в тебе, оказывается, — ничего нет».
—
Потом мне представился случай умереть. Я училась в институте и вдруг заболела. Меня положили в больницу и мне потом рассказали, что врачи были уверены, что у меня лейкемия. Мне было 19 лет и я догадывалась, что скоро умру, но была равнодушна к этому: ни чувства протеста, ни страха, ничего. Диагноз оказался ошибочным – это была какая-то страшная инфекция и меня вылечили антибиотиками.
—
Идея смерти сразу потеряла свою актуальность, когда у меня родились дети. Во-первых, это было чудо, во-вторых я не имела права. В 27 мне приснился сон, что мне уже 60, а я все еще тот же самый человек. Это привело меня в ужас — мне еще нужна была целая жизнь. Но, пережив ряд мучительных превращений, поменяв страну на ту, где я чувствовала себя дома, примерно лет к сорока, я стала тем человеком, которым хотела быть.
—
Еще не выйдя из круга полного одиночества, я уже знала, что это не я виновата, это судьба. Печальное знание. Умереть я уже не боялась, но доживать свою жизнь мне представлялось довольно унылым и неполноценным занятием.
—
А в 41 все чудом изменилось. Я стала не одна, и жизнь стала полная и радостная.Дети выросли и свили свои гнезда.
—
Но тут пришла БОЛЕЗНЬ. И тогда вмиг пришло понимание, что жизни, может быть совсем не осталось, но еще ничего не сотворено, не создано из ничего:
я еще не удивилась тому, что меня неустанно удивляет,
я не уяснила до конца, что такое реальный мир и
что значит жить.
—
С тех пор я пишу так, как будто — бросаю камушки в собственную глубину.
Я рисую на глазном дне моего метафизического зрения. А потом прислушиваюсь к музыке, которая из этого получается.
Это и есть теперь мое главное занятие.
Даже если мне предстоит прожить ещё много лет.
————————————————————

(Заголовок-цитата из стихотворения А. Тарковского «Дерево Жанны»)