В длинных пальцах моего детства цветы золотой шар, кукурузные хлопья и сонатина Бетховена. Кукурузные хлопья точно такого же вкуса — на завтрак в гостинице в Монтрё. На фоне захватывающего дух вида на горы и озеро, стоят палатки, в которых продается вездесущий китайский хлам, включая почему-то семисвечники. В Шильонском замке мы сталкиваемся в каждом переходе с семейством индусов, мать семейства одета в сари и у нее красный кружок на лбу. Веселая пожилая тетя, говорящая с мужем по французски, изображает страдающих шильонских узников, забиваясь в ниши, где ее фотографирует муж. Потом эта компания вместе с нами ждет автобуса под дождем. Наверху шумит горная дорога.

Продолжение

В выходной, робко проснувшись к жизни, пробиваясь к ней, например, через запах свежих булочек в  исполненном мутной суеты  автобусе, мы прибываем к поезду.

Нам предстоят две пересадки, но ведь давно известно, что самое главное в нашей жизни случается в перерывах всего.  Очереди, пробки, ожидания поездов и самолетов для нас — родная стихия.

Поезд едет через мою страну. Сначала его сопровождают не очень грозные облака, но ближе к северу небо чернеет. Мы едем вдоль моря, оно штормит и бьется прямо в мою диафрагму. На пересадке в Хайфе дождь и ветер врываются во все мое существо. Я волнуюсь. Тогда, почти тридцать лет назад мы были сентиментальны. Галилейские горы в вечной дымке были  для нас не местом жизни, но сбывшейся мечтой, которая казалась недосягаемой  — несмотря на то, что мы тут жили. Смотреть на них из окна поезда мне еще не приходилось.

Продолжение

Там на озере Бохинь
Лесная тропинка
Запахла  новой травой
Горные речки тихо поют
Стекая в синюю глубь
Горы  светлеют
Меняя озера цвет

Там на озере Бохинь
Звенят бубенцы
На шеях грустных коров
В кофейне на берегу
Слышен форели плеск

Там на тропе заросшей
Шуршали мои шаги
Остались мои шаги
Не смолкнут мои шаги…